Прочитал в facebook анекдот в одну фразу про Айзбергов и Титаник как отклик на начавшийся Архиерейский Собор Русской православной церкви. И подумал, что мы пока смеемся, хотя на самом деле грустно и уж точно совсем не смешно.
Наверное, впервые за историю этого религиозного собрания на нем в обязательном порядке присутствовал Президент РФ, что в некотором смысле объясняет повышенные меры безопасности при проведении церковного мероприятия. Как и то, что резко ограничен допуск кого-либо на него, и его статус — закрытое собрание.
Но не в этом, конечно, дело. Что называется, «гвоздем программы» обещает быть доклад о ритуальном убийстве царской семьи почти 100 лет назад, с которым выступит настоятель одного из российских монастырей, которого называют духовником нынешнего Президента нашей страны.
Заметим, что тема эта не новая. И даже на эту историю был снят как бы исторический фильм с известным западным артистом в роли большевика Юровского, которому приписывают расстрел всей царской семьи. В том фильме сюжет рассказали как сон-воспоминание, как бред не слишком здорового психически человека, что несколько сняло остроту проблемы.
Сейчас все всерьез: проблемы идентификации останков царской семьи для дальнейшего определения статуса их принадлежности к тому или иному разряду отмеченных церковью гонимых людей, а также — было или нет их убийство ритуальным.
Даже имея самые поверхностные представления о революции 1917 года в России, можно понять, что расстрел (не оправдывая этого события, в принципе) являлся не злой волей отдельного человека, которому приписывают таким образом выраженную месть за еврейские погромы начала прошлого века, а спланированную новой властью в стране инициативой.
Конечно, это дело историков, а отнюдь не церковников, особенно в светском государстве, каким конституционно позиционируется Россия, решать вопрос о причинах и обстоятельствах данной жестокой и неправомерной с любой точки зрения акции. Но и историки — частью, люди верующие и нередко достаточно ангажированные, так что одни и те же факты и документы интерпретируют не так безличностно, как хотелось бы.
Прошла информация, что по решению Архиерейского Собора будет подготовлено обращение в следственные органы по факту разбирательства о том, было или нет описанное многажды убийство царской семьи в России ритуальным. То, что срок давности не раз прошел с того события, не имеет, видимо, никакого значения, поскольку первостепенен принцип — найти виновного и обозначить его для массового сознания. Одного и конкретного, с его национальной, как без этого, принадлежностью.
Тут есть несколько аспектов.
Во-первых, можно предположить, что расследование, в очередной раз возобновленное в связи с гибелью членов царской семьи, будет длиться не один месяц.
Во-вторых, ясно, что мировое сообществе крайне негативно воспримет антисемитский, квазинаучный и внеисторический подход к данному вопросу. Что будет истолковано в нужном ключе, как вмешательство Запада. Читай, еврейской закулисы в российские дела. А это сплотит общественное сознание в противостоянии с нею, выведет его на поиск и нахождение врага внутри и вне страны.
В-третьих, сами первые отклики на это разбирательство как со стороны либералов, так и со стороны патриотов определенного рода будут постоянно обращать внимание граждан на эту тему, отвлекая от каких-то других, более значимых событий и ситуаций.
В-четвертых, не исключены выступления отдельных граждан в антисемитском роде. Следовательно, становится понятным, что борьба депутатши Госдумы РФ Поклонской с фильмом «Матильда» могла быть подготовкой к тому, что будет вброшено в массовое сознание россиян в связи с вопросом о вероятном ритуальном характере расстрела царской семьи. (Не случайно ведь, именно в день начала заседаний церковной институции она выступила с пасквильным текстом против режиссера Учителя, снявшего «Матильду».)
В-пятых, есть основание думать, что вряд ли законодательно будут основания предлагать в качестве однозначного и верного тезис о том, что царь Николай II и его близкие убиты были из-за ненависти, личной неприязни одного частного человека. Но, как говорится, осадочек останется. И вот это уже ничем не выведешь из народного восприятия данного и давнего события в нем.
Писать об этом грустно, но ясно, что перед нами типичная многоходовка, когда задействованы будут чувства и мнения россиян, используемые в нужном направлении. То есть, все та же пропаганда, но с некоторой иллюзией респектабельности и духовности. Но только имитацией и того, и другого. К сожалению, с вполне предсказуемыми последствиями и явно просчитанными результатами и репутационными потерями.
В Москве неоднократно вывешивался баннер с цитатой из Салтыкова-Щедрина в том смысле, что вот заговорили опять про патриотизм, значит, проворовались. Сказано это было в конце девятнадцатого века, незадолго до еврейских погромов и других событий российской истории. С классиком не поспоришь, а все-таки что-то судьбоносное в его словах есть. Правда, не хотелось бы пережить то, до чего он не дожил, и что не пережили исчезнувшие в расправах евреи в России. Остается надеяться на лучшее, на то, что здравый смысл даст о себе знать и в этом случае. И страна не скатится в то, что Россия уже неоднократно переживала, будь то погромы, бунты и революции.
P. S. Несколько фактов на указанную тему.
Мэром Екатеринбурга, где убили царскую семью, ныне является Евгений Ройзман.
Максим Галкин и Алла Пугачева недавно повенчались. Юморист объяснил это тем, что его жена и некоторые родственники православные по вероисповеданию, вот он и решил освятить их семейный союз церковным обрядом. (Можно подумать, что до недавнего времени он не знал ни того, ни другого.)
Можно по этому поводу строить разные версии и вспоминать анекдот про Рабиновича и баню. Например, то, что Максим Галкин на Первом канале отечественного ТВ ведет сразу три передачи в выходные дни, и его венчание — правильный ход, внятный ответ тем, кто считает российское телевидение как бы продавшимся евреям, явным или скрытым (что очень уж своей наглядностью напоминает факты послевоенной истории СССР).
Несомненно, что вероисповедание — личное дело каждого человека. Факт только в том, что от волны неприятия, если таковая возникнет, переход в титульную веру вряд ли спасет, как известно из другого анекдота о паспорте и мордобое.
Но даже и в том случае, когда Максим Галкин просто хотел таким образом напомнить о своей жене, Алле Пугачевой, то получилось сомнительно, странно и глуповато, мягко говоря.
Но частное дело — таковым, в общем-то и останется, как ни относись к нему, тоже самое про решения Архиерейского собора здесь сказать нельзя.
Реакция на них будет очевидной, а о последствиях — мы узнаем в недалекой перспективе, надеясь на европейские ценности и поддержку веры и правды.
Илья Абель
Интересна статья?
Об авторе | Абель Илья Викторович - филолог, окончил МГУ им. М.В. Ломоносова, печатался в журналах “Литературное обозрение”, “Дружба народов”, “Театр”, “Детская литература”, газете “Культура”, альманахе “Параллели”, в “Академических тетрадях”. Живет в Москве.
Так случилось, что одним из последних стихотворений, которое Иосиф Бродский подготовил к публикации, было вот это - “Клоуны разрушают цирк. Слоны убежали в Индию…”. Оно, в составе подборки “Крики дублинских чаек! Конец грамматики”, было предназначено автором для “Нового мира”, и передано, как следует из редакционного комментария, за несколько дней до смерти поэта. А опубликовано все это было уже через четыре месяца, в месяц рождения поэта - как словесный памятник его жизни и его творчеству.
Собственно говоря, содержание названного стихотворения обозначено первой его строчкой. Действительно, здесь описывается достаточно конкретно и внешне безыскусно, как разрушается здание цирка, и цирк, как некая увеселительная данность, как память о детстве, о чем-то трогательном и далеком уже, более того, невозвратном и в силу возраста, и из-за тяжести человеческого опыта, связанного с пережитым. Но в поэзии содержание, как правило, достаточно значительнее сказанного, тем более если иметь в виду поэта такого масштаба, каким был Бродский для двадцатого века.
К строкам последнего стихотворения Бродского мы еще вернемся далее, а пока скажем несколько слов о том, что ему предшествовало, проще говоря, сделаем небольшой экскурс в “цирковые реплики” в судьбе Бродского.
Известно, что когда его осудили (а само разбирательство его вины было похоже на заказной фарс, на цирковое представление с четко расписанными ролями и отрепетированными кем-то репликами), гениальная Анна Ахматова сказала нечто в том роде, что удивительную судьбу, неординарную биографию судебным разбирательством власти делают молодому человеку. Причем она назвала его не по имени, а по примете характерной - рыжий. И здесь можно и нужно говорить не только о бытовой примете - цвете волос (о чем можно узнать из автопортрета Бродского), а о такой знаковой подробности, которую мог заметить только внимательный, тонко чувствующий человек. Вопрос не в том, что любила или нет, знала или нет Анна Ахматова русский цирк, но совершенно очевидно, что она просто не могла, живя в России, не знать о масках Белого и Рыжего клоунов, что в данном случае имела в виду. В книге З. Гуревича “О жанрах советского цирка” (М., Искусство, 1984) есть любопытные рассуждения автора на этот счет в главе, посвященной клоунаде. Но даже не подозревая о профессиональных аспектах названного выше клоунского дуэта, нетрудно вспомнить что-то из детских впечатлений, чтобы понять, что происшедшее с Бродским - осуждение талантливого поэта за тунеядство на пять лет - очень напоминало клоунскую репризу, где он, в каком-то смысле (не умаляя при этом его мужества и того, что им было сделано за три десятилетия с небольшим после того), выступал в маске, в амплуа циркового Рыжего, тогда как обвинение - в маске Белого клоуна, правда, со сноской на советскую идеологию и политическую окраску процесса. Иосиф Бродский был ироничен, когда порой говорил о своем творчестве. Несомненно, он обладал достаточным запасом оптимизма, пережив в течение одной жизни так много всяческих мытарств и предательств. Неизбежно, он обладал и достаточным чувством юмора, так что в таком случае его сравнение с Рыжим не должно показаться ни натянутым, ни обидным. На суде он искренно и честно доказывал свою правоту, а его не слушали, не хотели слышать. Общественному мнению он казался нарушителем спокойствия, тем, кто все делает не так, как принято, как учили, как надо, чтобы не казаться смешным и чужим. Очевидно, что во время суда и после него, до освобождения, поэту явно было не до смеха, но вот вспоминая те события своей трагичной и счастливой жизни, он говорил о них с улыбкой, как о том, что уже никогда не может повториться.
Нельзя сказать, что Бродский был знатоком и любителем цирка, хотя очевидно, что когда-то он хоть раз должен был оказаться на представлении Ленинградского цирка, имевшего легендарную историю с начала девятнадцатого века, о чем Бродский не мог не знать, будучи петербуржцем по рождению и призванию. Да и в зрелом возрасте, живя после изгнания из СССР то в Европе, то в Америке, он вряд ли ни разу не посетил местное цирковое представление. Не случайно же в высокую ноту его поэзии так естественно и достоверно вошла и цирковая тема.
В день своего сорокалетия, 24 мая 1980 года, он пишет одно из самых известных своих стихотворений, которое по первой строчке называется “Я входил вместо дикого зверя в клетку”. В нем - краткая биография человека, на долю которого выпали достаточно трудные испытания. Но опять же - клетка, о которой сказано в самом начале стихотворения - это, наверное, не только намек на загородку в зале суда, психушку и тюрьму, но и воспоминание о фильме “Цирк”, который вышел на экран за четыре года до рождения Бродского, но который, несомненно, он мог видеть, посмотреть, чтобы понять, что такое искусство и что такое пропаганда. В том фильме есть уморительно смешной на первый взгляд эпизод: незадачливый влюбленный, пришедший в цирк на свидание, оказывается в клетке, когда на арену цирка должен выйти тигр. И вот этот человек из толпы отбивается от тигра букетиком простых цветов, что смешно до слез - страшно, поскольку животной силе идеалист может противопоставить цветы, как через тридцать лет, в шестидесятые годы, будут делать хиппи, цветами протестуя против войны и всяческого насилия.
В чем-то поэт был похож и на этого незадачливого героя музыкальной комедии Григория Александрова. И на Дон Кихота, правда, и клетка, и хищники были не вымышленными, а натуральными. И требовалось достаточное мужество, чтобы не поддаться их напору, чтобы и в клетке остаться порядочным и несломленным человеком.
В сорок семь лет поэт стал обладателем Нобелевской премии за достижения в литературе. Он вышел на сцену для получения своей премии не под советский гимн, что было бы для него странно, не под американский, хотя был гражданином США, а под любимую им музыку Гайдна, что в некотором роде похоже и на музыкальную эксцентрику, поскольку, кажется, ничего подобного прежде не было - обычно играют в таких случаях национальные гимны, а не классическую музыку.
И вот теперь возвратимся к стихотворению, которое стало во всех смыслах завершающим в творчестве Иосифа Бродского. Скорее всего, действие его разворачивается в цирке шапито, поскольку стационарный цирк даже кувалдами трудно разрушить. А тут именно ломают до основания, что в чем-то является парафразой “Интернационала”, партийного гимна страны, которая его выгнала за свои пределы. Но здесь речь идет о том, что цирк только уничтожается, а на его месте ничего не возникает, поскольку это именно окончание комедии. И здесь снова возникает киношное совпадение. Имеется в виду “Репетиция оркестра” - гениальный фильм Феллини, рассказывающий, как и изнутри - в отношениях музыкантов между собой и оркестра с дирижером, так и снаружи - разрушается здание. Правда, здесь уже не кувалды, а громадный шар, прикрепленный к стреле крана. Его монотонные удары в стену в конце концов ломают ее, что приводит к трагедии, к нарушению гармонии. У Бродского все еще более жестко, хотя внешне почти репортажно описано. Клоуны, те, кто является душой цирка, те, без которых не обходится традиционное цирковое представление, ломают то, что является их судьбой, их жизнью, прозаически говоря, местом работы, тем, чему отдано время и силы, ради чего были жертвы и неустроенность. Это означает, что нарушено нечто системообразующее, нечто вычеркнуто из памяти, оставаясь дорогим и необходимым. Целенаправленные усилия клоунов - это незапланированный, в чем-то логичный финал представления, то, что имитирует парад-алле, и то, что стало похоронами.
Четырнадцать строчек этого шедевра показывают, что Бродский имел представление о том, что такое цирк и каковы его основные жанры. Здесь говорится о клоунаде, дрессуре, - тигры, слоны, лошади, собачка, иллюзионном номере. Все это так же исчезает в небытие, как само цирковое здание. Чего стоит выделенная курсивом фраза о разочарованном иллюзионисте, от которого остался фрак, болтающийся на трапеции под куполом, метафора, часть вместо целого, как улыбка Чеширского кота в приключениях девочки Алисы. Но кого имеет в виду поэт? Возможно, Игоря Кио или Дэвида Коперфильда, которых мог видеть в разное время, а возможно, и самого себя, поскольку бывает так, что поэзия, как вид творчества и способ осмысления жизни, именно разочаровывает. Ведь в заглавном стихотворении подборки (Новый мир, № 5, 1996) говорится о том, что в какой-то момент требуется “начать монолог свой заново - с чистой бесчеловечной ноты”. И речь не о кризисе творчества, а о предчувствии итога, о том, что пророчество должно сбыться, ведь написал поэт о том, что закончится век позже, чем он уйдет из жизни. И, как и другие пророчества, и этому суждено было так печально сбыться.
Несколько слов следует сказать о последних строках этого грустного и вместе с тем оптимистичного стихотворения, поскольку оно не только о смерти, а о том, что все равно что-то остается, даже если это развалины цирка, в данном случае аналог империи, Рима или чего-то еще в этом роде, что поэту было небезразлично, поскольку жил он в России, а ощущал себя гражданином Римской империи с ее страстями и торжеством силы и классики. Вот как завершается эта удивительная и поучительная история:
Только вышколенная болонка
тявкает непрерывно, чувствуя, что приближается
к сахару: что вот-вот получится
одна тысяча девятьсот девяносто пять.
Если учесть, что стихотворение это датировано тем же годом и он был последним полным годом в жизни Иосифа Бродского, то с печалью можно сказать, что цирковая собачка не ошиблась. Понятно, что хотя она ничего не понимает в летоисчислении и ее просто научили открывать и показывать именно эти цифры, перед нами не просто совпадение, а прощальный жест. (К слову, интересен и сам образ цирковой собачки: в разные годы Бродский, как примету, вводит в свои стихи псов и собак, которые присутствием в описываемых им событиях придают его поэзии определенную достоверность и конкретность. Однако и про себя, в шутку, поэт говорил порой как о собаке, которая помнит какие-то трюки. И даже, подтверждая собственное веселое сравнение, сфотографировался как-то, выставив руки вперед, как собака лапы, когда оказывается в стойке.) Конечно, и здесь дело не в буквальном прочтении, а в том, чтобы показать грустную ситуацию не так трагично, как можно было бы. Например, в стихотворении, посвященном дочери, поэт сравнивает себя со шкафом в ее комнате, в чем и отсылка к Чехову с его “Вишневым садом” и разговорами о шкафе, и попытка сказать о своем отсутствии - потом - в жизни родного и желанного человека с мужеством и потому - с улыбкой. Так же ушел с арены в пустоту Леонид Енгибаров, которому в прошлом году исполнилось бы семьдесят лет, тоже современник Бродского, уникальный клоун, поэт по призванию и мастерству быть самим собой. Так что и прощание Бродский обставил в этом стихотворении по-цирковому: буднично, просто, без лишних эмоций и слез, потому что цирк - не мелодрама, а тяжелая, на износ, работа, где не имеет значения стаж, а только способность быть востребованным или необходимость стать пенсионером. А такое настоящий артист, настоящий поэт вряд ли может пережить. Об этом и стихотворение Бродского “Клоуны разрушают цирк. Слоны убежали в Индию…”, поскольку в самом описанном событии, при всем его драматизме, есть нечто истинно цирковое, возможность сыграть даже при печальном раскладе, возможность уйти красиво и эффектно, никого не виня и не считая других обязанными что-то делать за тебя самого. Бродский написал как-то, что по-настоящему сильный человек в своих неудачах видит только собственные просчеты и сам ищет выход из тупика. Иосиф Бродский был сильным человеком и в поэзии своей, и в жизни. И простился красиво, деликатно и трогательно, потому что многого достиг в своем мастерстве и понял, что скоро придется совсем уйти - из творчества и из жизни. Так, скорее всего, и возникло это удивительное стихотворение о цирке, о прощании со всем, что дорого, о том, что никогда не завершается.
Эхо Москвы 09.12.2011
Уже год на сцене Московского театра юного зрителя в качестве премьеры играется постановка «Убийца», ставшая по праву событием прошлого театрального сезона, тем, что надо обязательно посмотреть, поскольку иначе – пропустишь прорывной экзерсис на молодежную тему.
Убийца» — четвертый спектакль, который показан в МТЮЗе в рамках знакомства с работами молодых театральных режиссеров. В прошлые годы каждую осень появлялся новый спектакль из своеобразного цикла режиссерских дебютов. Все они оказались на редкость удачными. Но «Убийца» в МТЮЗе – и в этом достаточно представительном ряду успешных премьер явление неординарное и особенное.
Играется пьеса для четырех персонажей (пять исполнителей) в «Белой комнате», где время от времени идут спектакли, требующие особой зрительской сосредоточенности, экспериментальные, поставленные молодыми режиссерами.
В МТЮЗе спектакли молодых режиссеров не просто показали несколько раз, как в «Современнике», а включили в репертуар, поскольку они оказались состоявшимся театральным результатом.
Но и на достаточно высоком уровне работы с драматургическим текстом спектакль, поставленный Дмитрием Егоровым по пьесе А. Молчанова совершенен в своей простоте и ясности.
Закономерно, что через несколько месяцев после премьеры «Убийцы» в конце прошлого года спектакль назван был лучшим по мнению жюри премии «Триумф» в молодежной номинации. В первую очередь потому, что достоинства спектакля очевидны с первых фраз монолога главного героя до финальных монологов и диалогов.
Проиграв шулеру местного уровня крупную сумму, молодой человек вынужден ехать в другой город, чтобы у еще одного должника того же картежника забрать деньги и привезти их в качестве компенсации за свой долг. Или, в крайнем случае, убить задолжавшего провинциала. Чтобы за ним следить и по каким-то иным причинам с ним посылают девушку, местную нимфетку на ниве любви. По дороге молодые люди заезжают к матери должника, встречаются с тем, у кого он должен забрать деньги или убить при их отсутствии. То есть, сюжет, к сожалению, обыденный и достаточно реальный.
В зальчике с белыми стенами попеременно появляются четыре персонажа – порознь или вместе: картежник, его молодой должник, девушка и мать должника. Из декораций только остовы металлических кроватей (художник Фемистокл Атмадзас). Банальные металлические конструкции по ходу действия являются то скромным интерьером комнаты общежития, то почти семейным ложем в доме матери должника, то чем-то другим, вплоть до намека на тюремную камеру.
Молодой человек – студент. Ему явно не хочется никуда ехать и никого убивать (намек на героя известного романа Достоевского). Он пытается найти силы и спасение в вере (отсылка к богоискательству Льва Толстого). Но шулер, как рок в древнегреческой трагедии, жесток и неумолим.
И потому герой испытывает почти гамлетовские страдания – быть или не быть? При этом, не в философском, а в самом будничном, прямом значении слова. Постепенно от высокого его мысли скатываются до низкого – быть или не быть? – превращаются в — убить или не убить? Потенциальный убийца по ходу действия размышляет о том, смог бы он убить другого, что это — убить другого, как убить и как жить с этим и сколько ему дадут за убийство, если его поймают. А в том, что его обязательно поймают и осудят, он нисколько не сомневается.
Где-то в глубине его души, его сознания растет сопротивление необходимости убить кого-то еще и потому, что очевидно, что его самого в другом городе, среди незнакомых ему людей запросто могут убить. Что и произошло бы, если бы не неожиданный поворот событий и уловка в поведении, основанная на небольшом, но цепком житейском опыте молодого человека и бесшабашности девушки, которую послали с ним, как оказалось, на счастье и во спасение.
Оказывается, что здесь не только история путешествия – как бы реального, так и мысленного. А еще и история зарождения любви.
Девушка, которая поехала со студентом, была симпатична ему, но подчинялась шулеру, а тут обстоятельства сложились так, что им приходилось и выдавать себя за жениха и невесту (у матери студента), и становиться товарищами по несчастью, поскольку быстро меняющиеся вводные заставляли их действовать решительно и быстро.
По сути, в этой пьесе каждый из ее персонажей – убийца, поэтому ее название может быть соотнесено не только со студентом, но и с его матерью, а также девушкой и шулером.
Это и картежник-романтик, который постоянно рискует и превратил себя в заложника игры. Это и мать студента, продавщица магазинчика в их родном селе, которая копит деньги и не видит продыха ни в работе, ни в жизни. Это и девушка, которая мечтает о настоящих чувствах, но пока оказывается общедоступной и потому почти уже не человек, а нечто вроде вещи, мебели. И, конечно же, убийца – это и сам студент, который проигрался в пух и прах, хотя понимал, с кем играет. Но подобно Германну из «Пиковой дамы» Пушкина (еще один намек на школьную программу по литературе) не стал выяснять тайны картежной игры, а вошел в нее новичком и остановился потрясенным, когда сумма долга стала для него критичной, невыносимо большой (На самом деле, она по сегодняшним меркам не так и велика, но для парня из провинции, который живет в общежитии и может рассчитывать только на самого себя, она оказывается запредельной).
Артисты в «Убийце» проговаривают свои реплики, как монологи, здесь внутренние монологи, не рассчитанные на других, становятся частью диалогов. Все держится на точно найденном слове, на невероятной по раскованности игре актеров и ювелирной в деталях и выстроенности целого режиссуре.
Перед нами идет не просто драматический в буквальном смысле слова спектакль, но и звучит своеобразная оратория на современные темы с нервными, жесткими ритмами, с предчувствием страшной развязки и ожиданием гармонии, с жутью и надеждой одновременно.
На спектакли в «Белую комнату» билеты продаются меньше, чем на полсотни мест, а на последнем ряду рядом со мною еще расположились два звукорежиссера. Именно из-за того, что здесь небольшое помещение, зальчик с двумя высокими окнами, выходящими непосредственно на тихий московский переулок, создается удивительная атмосфера включенности в увиденное перед рядами зрителей. Она, эта атмосфера, настолько захватывающая, что немыслимо пропустить ни слова, ни интонации, ни жеста. Необходимо следить за действием так, как его показывают здесь и сейчас – в стройном хоре ролей-партий, звучащих в трагическом унисоне. Что в данном случае особенно важно, поскольку у реплики каждого из персонажей не один и не только прямой смысл, а и еще подтекст, с нюансами и обертонами. Каждая реплика всегда с сомнением, с вопросом, даже если утверждается что-то в монологе или в диалоге с другим.
И суть показанного не в одних только деньгах, как выяснил каждый из персонажей «Убийцы», что для каждого для персонажей стало по-своему переломным житейским моментом. Пока оптимистически разрешившимся во воле случая и везения. Но только – пока. В тот день, когда по стечению обстоятельств мне удалось посмотреть «Убийцу» (идет спектакль не так уж и часто, а зал полностью может закупить класс школы или организация) внизу передо мною сидели старшеклассники со своей учительницей. Среди них находился всего один молодой человек, а рядом с ним – шесть или восемь девушек.
Учительница просидела весь спектакль с прямой спиной, напряженно смотря со своего верхнего ряда вниз, туда, где развертывалась банальная вроде бы история – трагедия и мистерия одновременно. Вероятно, глядя на артистов, она все время обдумывала, что и как сказать своим ученикам после окончания спектакля. А, когда спектакль закончился, она резко, как по команде, поднялась со своего места и стала слишком громко аплодировать. Ее поддержал весь зал, и заслуженные аплодисменты в тот день звучали в «Белой комнате» МТЮЗа долго.
Старшеклассницы вели себя незаметно и вполне воспитанно. И только тогда, когда достаточно просто, без прикрас, но с тактом студент с девушкой стали обсуждать, как им заняться сексом, девушки на нижнем ряду как-то по-особенному притихли, вжались в свои места и немного хихикали, давая понять, что им не страшно, не ново все показываемое перед ними, а всего лишь любопытно.
После окончания спектакля учительница с учениками обсуждала увиденное, так сказать, по горячим следам. Говорила, в основном, она, девушки вежливо поддакивали, а молодой человек, видно из иного круга, чем герои спектакля, с задумчивым выражением лица молчал.
Как бы там ни было, «Убийца» в МТЮЗе производит сильное и целостное впечатление. То, что спектакль видят ежемесячно считанное количество зрителей – вызывает искреннее сожаление. Очевидно, что при большой психологической нагрузке играть такой текст тяжело и сложно. Поэтому при более частом исполнении «Убийцы» из него может уйти то эфемерное и органичное, что и делает его явлением, феноменом столичной театральной жизни.
Несомненно, что как можно большому количеству зрителей жизненно необходимо посмотреть эту театральную, состоявшуюся трагифарсовую историю о жизни и смерти. Она своей достоверностью и жизненностью любого заденет за живое. По-своему, конечно же, но обязательно зацепит, потому что здесь все, как в жизни. Но все же – немного оптимистичнее.
Играть его на основной сцене или возить по актовым залам школ – невозможно, поскольку сама компактность «Белого зала» есть тут не просто фон или антураж, а условие игры, наиболее приемлемое и подлинное место действия. Когда страсти и переживания разворачиваются в непосредственной близости от зрителя и достигается тот самый эффект невероятного соучастия с играемым. И это бесценно по мере, силе воздействия на зрителя.
Наверное, выход только один. Записать «Убийцу» на камеру с середины верхнего ряда и показывать его не только на телеканале «Культура», что само по себе было бы неплохо, а на больших городских экранах, как программу «Дежурный по стране» с участием Жванецкого и Максимова на телеканале «Россия 1».
Или как обычное кино, которое, наверное, могло бы иметь и коммерческий успех. Потому что здесь все — сущая правда. И потому, что эту историю нужно увидеть своими глазами – практически каждому.
Первый канал, «Россия», НТВ, соблюдая некоторые границы допустимого, чаще всего декларируемые ведущими, работают на грани нормы или уже за гранью.
Не риторический вопрос это, и не слоган, а программа нашего телевидения, если говорить о передачах в прайм-тайм, так сказать, в жанре ток-шоу, как они его понимают. Ни политкорректности, ни вообще корректности – выворачивают грязное исподнее белье чуть ли ни в буквальном смысле слова и полощут его на глазах у десятков миллионов телезрителей.
Дмитрий Быков, большой любитель красного словца, любящий себя безмерно и ощущающий себя кем-то вроде гуру от литературы и жизни, рассуждал несколько месяцев назад о лжи на телевидении российском. Для того чтобы его не привлекли к судебной ответственности за оскорбление репутационного рода, он не называл телеканал, который имел в виду и на который достаточно прозрачно намекал, говоря, что его сотрудникам надо ходить в коричневых костюмах. Ну, в том смысле, чтобы то, что они выдают в эфир, дополнялось и их дресс-кодом.
Однако, с началом нового телесезона отечественного телевидения уже не столь очевидна принадлежность подобной характеристики к одному из федеральных телеканалов, который, скорее всего поэт и публицист имел в виду. Поскольку из них пока держится в рамках приличия только ТВЦ, а Первый канал, «Россия», НТВ, соблюдая некоторые границы допустимого, чаще всего декларируемые ведущими, работают на грани нормы или уже за гранью.
Немного предыстории. В первоначальном варианте передача, которая сделала популярным Андрея Малахова, называлась «Большая стирка». И визиткой ее визуальной был ролик со стиральной машинкой. Потом, претендуя на некоторую респектабельность, ее назвали «Пять вечеров», ну, а уже после этого – «Пусть говорят». Но и в окончательно выбранном формате в передаче до недавнего времени сохранялось представление о каких-то этических нормах. Прорывом стали сначала разговоры об изменах мужей, знаменитых и обычных, а потом и постоянные, почти на потоке, тесты ДНК-экспертиз. Они принимались как истина в последней инстанции, хотя таковыми они могут быть только по решению суда. И не иначе. (Заметим, что к выпускам передач «Давай разведемся» на канале «Домашний, добавились программы цикла «Тест на отцовство», где хотя бы в телеформате сохраняется идея правомерности признания отцовства только по решению суда.)
Новация пришлась телевизионщикам ко двору. И ДНК-тесты стали аргументами там же на Первом канале в отдельных программах линейки «Мужское/женское».
Однако, и тестов скоро оказалось уже мало. Как в песне Высоцкого про гражданку Парамонову: «а из зала все кричат – давай подробности!».
И вот грязной волной, мощным потоком эти подробности пошли с экрана.
Так, буквально, только несколько дней назад в «Пусть говорят» заключения экспертов подтвердили, что у артиста Театра Сатиры был внебрачный сын, тоже теперь артист. Конечно, Карине Мишулиной не надо было подавать на мужчину, претендующего на отцовство знаменитого артиста, подавать в суд и выпускать все это на широкую публику. И потому, что интервью, на которое она ссылалась, не документ юридического рода, а изложение журналистом интервью с молодым человеком, так что между сказанным на самом деле и опубликованным на журнальных страницах есть все же заведомая разница. Было бы лучше разобраться без оглашения претензий, между собой. А тут, борясь за честь отца, его законная дочь узнала о нем столько неприятного, что уже даже жаль ее стало, как и ее мать, жену Спартака Мишулина. Но все то же самое узнали и телезрители, для которых семейная драма стала чем-то вроде деликатеса с душком, ожидаемого события, которое растянули, насколько можно и превратили в детектив. Тоже – с историей развода и завещания Армена Джигарханяна и его пока последней жены. Из этого частного сюжета выжали все, что можно, как из лимона, но продолжают еще и еще выжимать.
Тут появились даже свои клакеры и ньюсмейкеры, которые рассказывают публике о том, что она ждет новостей. Например, это Марк Рудинштейн, ныне продюсер кинофестиваля «Кинотавр», а в свое время бизнесмен с неприятным опытом встречи с советским судом и сроком заключения. Другая колоритная фигура здесь – по справке – искусствовед-академик и художник Сергей Заграевский (был Вольфовичем, как Жириновский, и, вероятно, поэтому сменил отчество на Вольфгангович.) Они ходят с передачи на передачу, из одной студию в другую, успевая участвовать в ток-шоу и на Первом канале, и, порой, на «России». (Во всяком случае, это уверенно можно сказать про Рудинштейна, а Заграевский верен Первому каналу, кажется.)
Им всегда есть, что сказать, а то, что ученый и продюсер выглядят на экране непрезентабельно, обсуждают скабрезности одного и того же рода – кто с кем спал и от кого родил – это их мало волнует. Главное – драйв, участие, а не победа, быть все время на слуху. И все такое.
Теперь уже в ток-шоу у нас не стесняются ничего. Разве что, пока не ругаются матом. А если такое происходит, то по принятому Госдумой РФ закону, нецензурную лексику – запикивают, хотя так, что зрители что-то слышат и отлично понимают, о чем идет речь.
Дмитрий Борисов, который еще весной вел на Первом канале ответственную программу «Время», теперь, сохраняя облик метросексуала, интеллигентного молодого человека, без азарта, но и без малаховского пафоса обличения, обсуждает все, что касается заданной темы настолько подробно, что очевидно, что многое высасывается из пальца, чтобы имелось затем новое и новое продолжение той же темы.
И никто уже ничего не стесняется. Как в свое время сказал музыкант и продюсер Стас Намин, когда после премьеры рок-оперы «Волосы» его спросили о голых артистах на сцене в ее финале – Чего стесняться? Имея в виду, кто не видел обнаженных женщин и в чем тут нечто стыдное, если так было в оригинале при исполнении этого произведения на Западе.
И, действительно, куда уж стесняться, когда все на виду и никто не боится уже называть вещи своими именами, как в жизни. Вернее, давать характеристику людям, прежде всего женщинам.
Вот, например, могло бы на каком-то канале американского телевидения найти место передача с названием «Бабий бунт», а Первый канал запустил выпуски с таким названием. И никого харассмент или что-то в этом роде не волнует. Другое дело, что очередная попытка представить женский взгляд на актуальные моменты российской жизни получилась скучной и вряд ли сохранится надолго в сетке телевещания. Но важен ведь прецедент. Вот – в качестве определения – бабий – он и появился. И продолжение, несомненно, последует.
Так что, не то, что нечего стесняться, но никто, кажется, уже и не стесняется, ведь надо быть ближе к жизни, ближе к зрителю, которому вроде бы такое обнажение интересно и вызывает отклик.
Обойдемся без риторики – зритель виноват. Я за зрителя – что дают в эфире, то и смотрит. Так что, костюмы коричневого цвета символически – переходящий приз или приемлемый дресс-код. Пока еще не до конца, пока еще не в полной степени. Кто же тогда, чуть ли ни в советское еще время, мог предположить, что «Большая стирка» превратится в «Грязное белье» (пардон, в «Пусть говорят» и другие хиты в том же духе, достаточно специфичном и далеким от культуры и самоуважения.). Но вот – метаморфоза произошла. И стала данностью, какой канал ни посмотри. Так что есть только интернет, пока новацию Сергея Брина и Марка Цукерберга в зеркальном ответе не отключили. На худой конец, останутся книги, бумажные или аудио. И театры, где с ню еще по-пуритански строго и классично. Опять же, меняется всё быстро в смысле моды, но театр пока держится. Но что сотни зрителей значат, если у телевизионщиков счет идет на миллионы? Капля в море, статистическая погрешность, на что не стоит, в принципе, обращать внимание. Кажется, таков выбор российских телевизионщиков – острее, горячее, скандальнее. Ну, и дальше в таком же аспекте, пока можно и за это не наказывают по закону и по совести.
